Если этот консервативный поворот повлечет за собой полноценное догматическое возрождение, когда все вероучительные вопросы уже невозможно будет забалтывать ни к чему не обязывающей риторикой и личные богословские позиции каждого церковного чиновника, активиста и, тем более, священника будут иметь принципиальное значение, то можно прямо сказать, что этот раскол с Константинопольским Патриархатом – сверхпромыслителен.
Конечно, хоть сколько-нибудь думающие прицерковные “либералы” сейчас это прекрасно понимают и испытывают непредвиденный эмоциональный коллапс: с одной стороны, они очень рады возможности лишний раз засвидетельствовать свое презрение к Русской Церкви и свою солидарность с ее врагами, а с другой стороны, они видят, что Фанар и, шире, “западное православие” вообще, для нашей Церкви больше не авторитетны и запугивать священноначалие угрозой изоляции и раскола "с греками" уже нельзя. Так что судьба “православных либералов” сейчас в определяющей степени зависит от поведения самого Фанара и остается только удивляться тому, насколько эти люди были недальновидны, когда злорадно поддерживали амбиции фанариотов на Украине.
Соответственно, сейчас еще более чем раньше в нашей Церкви будут востребованы идеи и движения условно “правого” толка – консервативного, традиционалистского, имперского, патриотического и т.п., что само по себе совершенно естественно и логично.
Однако в этом повороте есть и свои неприятные издержки, которые могут оказаться роковыми, если их вовремя не предотвратить. Человеку с образованием не надо объяснять, что консерватизм консерватизму рознь, и если где-то наклеен лейбл с православной символикой, то из этого еще не следует, что за ним, действительно, имеется в виду Православное Христианство, а не какая-то смутная ересь или даже целый букет ересей, как это нередко бывает. Ведь в реальности люди, выступающие “за Православие”, на самом деле могут быть движимы чем угодно, но не самим Православием – например, пристрастием к каким-то этнокультурным традициям, или каким-то политическим утопиям, или каким-то специфическим идеологиям, сотканным из собственных фантазий и собственного же элементарного невежества. Поэтому необходимо всегда помнить, что самые пламенные “зилоты” в действительности могут исповедовать не менее размытую догматику и экклезиологию, чем самые ветреные “либералы”. И это очень несложно выяснить при первом же разговоре с ними о критериях Священного Предания и границах Церкви.
В данном случае особенно громко могут прозвучать голоса тех “ревнителей не по разуму”, кто в качестве неотъемлемой составляющей своей идеологии декларирует принципиальную грекофобию: “греки всегда были неправы”, “греческая церковь всегда была повреждена”, “ничего греческого нам не надо”, “все эллины лукавы суть”, “истинно православные только русские”, да и вообще, мы “эллинских борзостей не текох” и “православие это религия правых славян”, “слави и прави”, “нави и мути”… Я вовсе не иронизирую и не передергиваю: вы пообщайтесь поглубже с такими ярыми грекофобами - много нового узнаете. В этом же ансамбле зазвучат голоса различного рода обрядоверующих и старообрядствующих (“Аввакум же предупреждал” и “все зло от Никона”), которые непременно воспользуются разрывом с Фанаром для пропаганды своих суеверий, а священноначалие будет их смиренно слушать: “мели Емеля, твоя неделя”.
Следовательно, при преодолении одной крайности всегда есть опасность скатиться в другую крайность. И чтобы этого не произошло, нужно хотя бы самому себе честно признаться в подлинных мотивах наших действий. Если мы знаем, что наш конфликт с Фанаром носит чисто канонический и богословский характер, то мы не будем “назло Фанару морозить уши” и, вообще, ничего не будем делать “на зло”, потому что это самый пагубный путь, который всегда ведет в тупик.
Главная проблема Фанара не столько в том, что он слишком амбициозен, сколько в том, что он на самом деле слишком маргинален для того, чтобы быть амбициозным, что это, в конечном счете, очередной вариант очередной балканской Церкви, которой из жалости оставили бренды “Вселенская” и “Константинопольская”, хотя они вот уже много столетий ничего на самом деле не значат. И если мы действительно считаем Россию Третьим Римом и Катехоном, а Русскую Церковь последним – глобальным – оплотом Православного Христианства, то мы должны в первую очередь избежать соблазна этой провинциальной, этнорегиональной маргинальности. На данный момент этого соблазна у нашей Церкви совсем нет и, я надеюсь, не предвидится. Но поскольку у нас теперь появились все шансы впасть в преприятнейшую эйфорию от столь неожиданного консервативного поворота – если этот поворот, конечно, произойдет, – то лучше заранее напомнить о неизбежных издержках этого опасного состояния.
